Три Музы, родных по духу, поселились на Вершине Священного Холма. Имена их: Бедность, Мечтательность, Возмущение. И как ни странно, на первый взгляд, сопоставление этих трех имен, все они - сестры, все подают друг другу руки, сплетаясь в дружеском хороводе. Бедность - дар, которым Монмартр еще в колыбели награждает своих питомцев, ночующих под открытым небом или аркою моста, - девушку, скитающуюся с детских лет по барам и шантанам, юношу с геркулесовыми плечами, иронией судьбы обреченного сжимать пустые кулаки или в темную ночь скользнуть с перил моста в черную воду Сены.
Левую руку эта Старшая из сестер подает Мечте, украшающей незабудками светлые локоны монмартрской Mimi Pinson, уносящейся в вихре вальса в объятиях своего рыцаря - хоть бы на час, правую - Возмущению, неизбывно кующему свой железный меч над головами пока еще беспечно пирующих, бросающему дерзкий, безумный вызов глухой и слепой Старухе, Жизни.
Бедняк возмущается, конечно, - кому же и ковать меч, как не обойденному пасынку Судьбы, - но он же и сплетает в один венец золотые и багряные нити окрыляющей его Мечты, без которой он не в силах поднять тяжелый меч, повиснувший на его плечах. И - ах как умеют мечтать на Монмартре! Даже рифма подобралась на Священном Холме: жить - страдать, любить - мечтать (vivre - oumer, souffrir - rener).
Три художника, совершенно различных по вкусам, тенденциям и темпераментам, отразили в своем творчестве взаимодействие этих трех Муз, тесно связанных друг с другом, неразлучно прогуливающихся по Монмартру рука об руку, словно кровные родные сестры.
Из них первый и самый крупный -
Стейнлен,
швейцарец, - рисовальщик, умеющий как никто изобразить стиснутые от голода зубы, поднятые к Небу кулаки, расширенные страданием глаза... Эти слишком "реальные" изображения действительности, эта чувствуемая в каждом штрихе, сдерживаемая, еще потенциальная энергия изображаемого Стейнленом класса, заставили его покинуть на долгое время Париж, куда он явился в 1882 году из родной страны и где впервые в гостеприимном Chat noir начал крепнуть и развиваться его мощный талант.
В 1890 году появился известный сборник песен Аристида Брюана, озаглавленный "На улице", иллюстрированный его другом и единомышленником Стейнленом. Вопреки мнению некоторых критиков, я решусь утверждать, что у Стейнлена совершенно не ярко чувство национального, французского, так рельефно выраженное у других монмартрцев, хотя бы у Виллета, Форэна. Не будучи парижанином по крови, он и в творчестве своем подчеркивает черты и настроения, слишком общечеловеческие, слишком интернациональные, - свойственные всем временам и народам.
Если на Монмартре, где он живет до сих пор и провел значительную часть своей жизни, на этом чердаке "Города Света", где голод и проституция свили себе мировое гнездо, Стейнлен находил наиболее характерные для своего замысла выражения, то это от того, что здесь резче, ярче, выпуклее, огненными точками горят эти Имена мирового Страдания. И с одинаковой силой и экспрессией воспроизвел Стейнлен фигуры лондонских бедняков, силуэты бретонских крестьян.
Техника рисунков Стейнлена поражает своей простотой и как бы скупостью красок, линий... Но, несмотря на это, никто не умеет так изобразить трагедию безработицы в одном наклоне плеч, угрозу - в поднятой руке, отчаяние - в согбенной спине, уверенность - в твердом шаге и упругих мышцах.
Конечно, Стейнлен - тенденциозен, "литературен" в той небольшой степени, которая еще не вредит искусству, но уже проводит легкую грань между художником-апостолом и служителем "чистого" искусства, каким является например Форэн, для которого изобразительность важнее изображаемого, форма прежде сюжета. Быть может, потому, - при всем огромном даровании Форэна, рисунки его оставляют нас равнодушными к исполнителю, тогда как Стейнлену в высшей степени присущ дар "зажигать сердца" своим опьяняющим энтузиазмом, своей уверенностью в грядущем торжестве его сегодняшнего "бесприютного" ("sans gite"), которого он так любит изображать, - то в сумерках догорающего дня, то на фоне серой безучастной реки, то укрывшегося под аркадами моста от злобствующей непогоды.
Но и романтизм Монмартра, поэзия страданий, красота лохмотьев - не остаются невоспроизведенными в творчестве Стейнлена. Его иллюстрации к романсам Дельмэ - свидетели того, что и ему близок этот, подернутый даже в минуты веселья дымкой нежной грусти, Монмартр, и он пел на улицах его вместе с бродягами и проститутками под звуки охрипшей скрипки песенку о Звезде Любви, неизменно влекущей к себе униженных и обойденных судьбой. В отличие от Виллета, Леандра и других монмартрцев, Стейнлен весь отдался воспроизведению трудящегося и обездоленного класса. Монмартр в его изображении не место веселья, а место страдания; но с прозорливостью Апостола и непосредственностью истинного художника он предвидит предел его и наступление новой светлой жизни, залог которой он видит в изображаемом им "сокровище смиренных".
В 1890 г., когда над Монмартром взошла новая звезда - шансонетная певица Иветта Гильбер, она принесла с собой целое новое течение, проникнутое духом Гюисмановского романа "Au rebours" ("Наоборот"). Если герой Гюисманса - Esseintes, воспевавший "декаданс" в искусстве и жизни, - бледность лица, худобу тела, блеклые тона, находивший прекрасным так многое несимметричное и алогичное, то героиней этого нового течения будет Женщина, презревшая - ради ли денег, бравады или органического духа протеста - условные, изжитые формы бытового и семейного уклада.
Эти современные гетеры - Иветта, распевающая с потупленным взглядом, в черных до плеч перчатках, самые рискованные куплеты; эти исхудалые, как бы вылинявшие женщины, с голодным блеском в потускнелых глазах, толпящиеся вечером у дверей Монмартрских кафе, - вдохновили своим озлобленным и мятежным духом творчество второго из описываемых художников,
Тулуз Лотрека.
Он - завсегдатай всех этих баров, кафе, ночных притонов, - подошел близко, вплотную, к жизни этих несчастных, изучил их, как изучает натуралист жизнь насекомого, ботаник - строение растения.
При посредстве совершенного микроскопа Жизни, он детально исследовал их, не щадя при этом ломких крыльев, хрупких лапок, тщедушного тела этих бабочек-однодневок. Но при этом исследовании Лотрека поразили совсем не те свойства и черты, которые фиксировали внимание других изобразителей жизни "maisons closes", например Мопассана.
Только уродливо-убогое, только жалко-искалеченное, достойное пинка, глумления или сострадания, - смотря по зрителю, - подмечает он в этих тощих фигурах с зеленоватыми лицами, желтыми волосами, угловатыми движениями, циничными жестами. Что, кроме отвращения, может внушить поверхностному наблюдателю эта изможденная фигура женщины, расчесывающей в неопрятной постели свои жидкие, вытравленные краской и щипцами, волосы?
Или иронически названная им "профессиональная красавица", нагло предлагающая себя сидящему перед ней буржуазному денди в перчатках? Или проститутка, забывшая в тяжком тупом оцепенении, что гарсон уже подал ей традиционный "бок" пива на залитый столик ночного кафе? Но вглядитесь пристальнее - какая неизбывная горечь в этих опущенных углах рта, какая невыразимая печаль в складках возле глаз, какая грусть во всем этом, какое безысходное отчаяние...
И везде - будь то на скамье бульвара, за прилавком кафе, на балу в "Moulin Rouge" - везде змея тоски обвивает эти впалые плечи, преждевременно увядшие лица, червь нищеты разъедает эти поблекшие щеки, желтые зубы... Кажется, что художник задался целью собрать, как в фокусе, все отталкивающее, все отвратительное из этих подонков человеческого рода, - изобразить все это с беспощадной непосредственностью своего ремесла, но, к общему изумлению, зрелище этих жалких парий общества вызывает совершенно иное, противоположное настроение, навевает невыразимую печаль, поднимает мятеж против быта, в котором возможен подобный "декаданс" человечества, как такового.
Мне живо вспоминается впечатление, вынесенное мной с посмертной выставки картин Тулуз-Лотрека. Три залы галереи Duran Ruel'я были наполнены изображениями во всевозможных видах этих желтых, зеленых, рыжих, изможденных, отупелых от пьянства и порока лиц и фигур. И никакая проповедь, никакая Армия Спасения, ни вороха фолиантов, написанных на тему торговли плотью, не произвели бы того потрясающего, ошеломляющего впечатления, какое навеяли на меня три залы галереи парижского мецената-художника.
И как бы дополнение к выставке, этому - поистине "царству униженных и оскорбленных", я увидела при выходе на бульвар трех женщин - живых копий с картин Лотрека, таких же жалких, тощих, "слинялых", с жадным любопытством читавших афишу о сезонном выступлении Сары Бернар в роли Маргариты Готье, столь знакомой им всем "Дамы с камелиями". Безжалостная, беспощадная ирония!...
Лотрек был калекой, хромым, и, быть может, этим объясняется его склонность к мрачным уродливым тонам и мотивам. в его ранней смерти и в характере болезненно-мощного творчества есть какое-то сходство с судьбой недавно погибшего философа Вейнингера, с такой страстностью собравшего, точно в фокусе, все отрицательные и слабые стороны женской природы и духа.
Лотрек еще в детстве получил художественное образование, много путешествовал по Испании, Англии... Но Париж, куда он приехал в 1883 г., дружба с Брюаном и Форэном, влияние произведений Дегаса (Дега) и Ренуара, оказались решающими в его призвании... В 1901 г. он скончался в Альби, в полном расцвете своего замечательного, еще не оцененного по существу, дарования.
Если Стейнлен, социальной идеолог, и Лотрек, пессимистический декадент, вдохновлялись по преимуществу Музою Бедности и Возмущения, то в царстве Мечты первое место, конечно, занимает лирик и поэт Священного Холма,
Виллет.
Бледный рыцарь, Пьеро в голубом плаще, поджидающий свою Коломбину у выхода из цирка, - для нее бренчащий au clair de la lune свой нежный и меланхолический romanzero, - немножко смешной, слегка задумчивый, всегда влюбленный и беззаветно-преданный предмету своей страсти, - вот Парижский Певец Прекрасной Дамы, - Адольф Виллет. Голубой цветок его поэзии - это воспеваемая им парижская гризетка, "Mimi Pinson", очаровательно -беспечная и грациозно-кокетливая, в чепчике служанки, ласкающая лошадиную морду на улице или с картонкой модистки скользящая по тротуару парижского бульвара...
О Виллете, этом Ватто Монмартра, конечно, можно сказать, что он глубоко национален, что в нем, больше чем в ком-либо другом из монмартрцев , воплотился дух Парижа, аромат старого романтизма с примесью новейшего запаха модернистого "Fin de Siecle". Где, как не в Париже, где, как не на Монмартре, он найдет это очаровательное легкомыслие, эту нервозную утомленность, этого Пьеро с синими кругами под глазами, эту Коломбину с лукавой улыбкой и тенью грусти на бледном лице, - весь этот романтизм, сантиментализм и лиризм, но уже не безмятежно-средневековый, а беспокойного двадцатого века?
Виллет не закрывает глаза на действительность, он с грустью замечает, что явился на свет несколькими веками позднее, чем следовало бы, и потому предлагает нам петь (его рисунок "Песнч"), улетать на крыльях Пегаса в дивное царство творимой им Мечты, которая одна дает забвение утомленному и измученному человечеству...
В 1888 г. Виллет выпустил первый номер иллюстрированного журнала "Пьеро". На обложке его - два арлекина, - один в белом, другой в черном, художник и поэт, опускают в землю гроб, в котором покоится Юность. "Десять лет Богемы", - гласит надпись. Лучшей и характернейшей вещью Виллета считается "Parce Domine", - изображение пестрого карнавала жизни, начинающейся весельем, смехом, поцелуями, и кончающейся всегда одним и тем же, - Смертью.
Это - та грустная нота, которая звучит в его "Песне", тот траурный флер, который торчит из-под бубенчатого колпака Пьеро, и в этой смеси радости и печали, беззаветности и рефлекса, юмора и меланхолии, Виллет, близко подходящий по настроению к другому Рыцарю Прекрасной Дамы, - нашему поэту Александру Блоку, - наиболее ярко отразил душу современности, настроение конца прошлого и начала нынешнего века.
Кроме перечисленных художников, стоило бы назвать еще некоторых монмартрцев, как-то: юмориста Леандра, дающего в своих плакатах и шаржах каррикатуру гротеска (в духе прежних классиков шаржа, Домье и Монье), Форэна, сюжеты и манера которого изобличают в нем чистокровного парижанина, - бесстрастного, искусного мастера своего дела, Валлотона, Метивэ, Абель Февра и еще многих других...
Но все они только повторяют или разрабатывают мотивы, более или менее намеченные Стейнленом, Лотреком и Виллетом, потому что эти воплотили в своих произведениях три великих фактора, движущих мировой процесс на протяжении все истории развития человечества.
Северное сияние №2 декабрь 1908/Художники Монмартра - Анастасия Чеботаревская/
Статьи по теме "Живопись и графика":
Зеркальную увидев раму. 
