Виктор Шкловский Рисунки Эйзенштейна
В издательстве «Искусство» вышла книга «Рисунки Эйзенштейна». Книга безукоризненна и очень завлекательно оформлена покойной В.Ф.Степановой и В.А.Родченко. Книга содержит около 250 рисунков и статьи С.Эйзенштейна, а также статьи Ю.Пименова, О.Айзенштата и Г.Мясникова. Она интересна каждому художнику и кинематографисту. Сергей Михайлович свои детские воспоминания начинал с рассказа о том, что он видел через сетку своей детской кровати. Все восприятие Эйзенштейна полно зрительной точности и движения. В своих мемуарах Эйзенштейн отмечает, что он никогда не учился рисовать, но он много чертил и много думал и записывал рисунком. Сам Сергей Михайлович свой разговор о рисовании открывал так: «Начать с того, что рисовать я никогда не учился». На самом деле его никогда не учили рисовать, сидя за его плечом, но он всю жизнь учился рисовать, рассматривая картины, фрески, мультипликации, графически осмысливая то, что создавалось в театре.
К киноизображению Эйзенштейн приходил своим путем: «В ранних киноработах меня тоже будет увлекать математически чистый ход бега монтажной мысли и меньше «жирный» штрих подчеркнутого кадра. Увлечение кадром, как ни странно (впрочем, вполне последовательно и естественно — помните у Энгельса: «... сперва привлекает внимание движение, а потом уже то, что двигается!»), приходит позже». Рисунки Эйзенштейна стремятся и математически абстрагированной, чистой линии. Рисовал Сергей Михайлович постоянно. В Париже существует толстый телефонный справочник, весь заполненный набросками Эйзенштейна, покрывающими печатный лист.
Однажды
я отправил Сергею Михайловичу экземпляр
«Заветных сказок» Афанасьева, так
называемого «валаамского издания».
Сергей Михайлович использовал одну из
сказок для разговора кольчужника о том,
как заяц обидел лису. Сделал из этого
рассказа зерно стратегической мысли
Александра Невского, а мне вместо ответа
прислал рисунок. Рисунки Эйзенштейна,
рассказывающие о Февральской революции,
отрывают альбом. Они необыкновенны по
своей характерности, даже не преувеличенной,
являются настоящим историческим
документом: в них видна незавершенность
революции и в то же время ее удивительность.
Сейчас мировое кино медленно подчиняет себе слово. Для Эйзенштейна слово находилось в конфликте с изображением. Слово можно понять только тогда, когда видишь жест и обстановку, при которой сказано это слово. Великий теоретик, основатель поэтики, Аристотель писал:
«... события должны быть понятными без объяснения, а мысли (в трагедии. - В.Ш.) должны быть выражены говорящим в рассказе и согласоваться с его рассказом. В самом деле, в чем состояла бы задача говорящего, если бы все было ясно уже само собой, а не благодаря слову?»
Звуковое
кино — синтетическое искусство, и в
романах, начиная с Толстого, слово и
движение находятся между собою в сложном
взаимоотношении. Современное
кино во многих лентах стало слишком
разговорчиво, а изображение стало рамкой
для разговора. В альбоме
рисунков Эйзенштейна мы видим, как
великий режиссер, уже выбрав актера,
пересоздает его для грима и игры в
рисунке, определяющем мимику и движение,
как он строит кадр, то есть столкновение
кадров, как он выбирает движение, строит
на экране глубину при помощи рисунка.
Сергей
Михайлович в киноработе не был рабом
своего рисунка. Он говорил: «Иногда
ухваченный на бумаге намек дорастает
до экрана, иногда сбивается с пути.
Иногда видоизменяется от встречи с
непредвиденным актером, с неожиданной
возможностью (а чаще... с невозможностью)
света, от столкновения с непредусмотренными
производственными обстоятельствами. Но в этих
случаях он стремится к тому, чтобы в
законченной вещи передать — пусть иными
путями, сквозь иные элементы — то самое
первое ценное и дорогое, что было в самые
первые моменты первой встречи с теми
видениями, которые с первого момента
мечтаешь увидеть на экране».
Альбом
Эйзенштейна учит нас тому, что художник,
оставаясь самим собой, не должен
навязывать свой стиль жизни, которую
он изображает. Рисунки к «Александру
Невскому» по выбору движений, по
архитектурным пропорциям совершенно
иные, чем рисунки к «Ивану Грозному», и
один и тот же актер – Черкасов —
по-разному разгадан художником. Рисунки
к мексиканской ленте исходят из
мексиканского искусства, графически
раскрывают его фрески и архитектуру и
развертывают элементы статических
искусств в движении.
Сергей
Михайлович очень любил натурные съемки,
не забивался под крышу киностудии, но
у него никогда натурная съемка по своему
стилю не отрывается от павильона, потому
что он умеет показать, как данный пейзаж
и именно эта эпоха родили эту архитектуру
и это движение. Поэтому в современном
мексиканском киноискусстве так благодарно
использованы разгадки Эйзенштейна и
Тиссэ. Альбом
сопровождается текстом на трех языках
и действительно представляет собой
явление международного значения. Издан
он очень маленьким тиражом — 10 тысяч
экземпляров.
Оформлена
книга блестяще. Прекрасно выбран портрет
Сергея Михайловича и очень хорошо
укрупнен тем, что он как будто не
помещается на кадре страницы. Может
быть, несколько пестровато скопление
штриховых рисунков на форзаце. Очень
хорошо выбран рисунок на суперобложке
— несколько ироничный, мягкий, совсем
не романтический и как будто скромный,
застенчивый автопортрет режиссера. Надо
благодарить издательство за прекрасную
книгу и ждать, когда советская
кинематография получит наконец тома
лекций Эйзенштейна, стенограммы которых
за много лет сохраняются во ВГИКе. Это тот
материал, на котором воспитана советская
кинематография, это ее прошлое и будущее,
и так как правда в конце концов однозначна,
хотя и может быть исследована как
уравнение, то великий исследовательский
труд Сергея Михайловича Эйзенштейна
должен быть издан как можно скорее для
нас и для всего мира. Издательство
«Искусство» должно было бы поставить
это своей целью.